КОРОЛЕВСТВО. 102. О невозможном...

Служанка принесла вторую перемену блюд, и Кадван с наслаждением вдохнул запах томленых в вине груш и свежего хлеба. Его господин был угрюм и раздражителен, будто Кхиира и не ублажала его всю ночь.

Кадван ждал, когда мар приступит к еде, но тот не торопился. Он мрачно смотрел на залу, в которой играл еще ребенком, перед этим же камином, с отцовскими клинками. В этих далеких размытых воспоминаниях был запах грозы, железа и крови. Странно, но матери в них не было, а ведь она была жива, когда он уехал в своих первый военный поход. Но сколько он не силился, не мог вспомнить ни ее лица. Ни голоса, ни единого воспоминания, где она присутствует. Все скрыто дымкой тепла и покоя, безликой заботы и безопасности. После пяти лет все его существование было заполнено присутствием отца. Мар поморщился, хмуро отпил лечебную настойку Руперта. Дрянь!

Отец его, как и тысячи отцов на Пустоши, да и во всем мире, учили сыновей одинаково — выжить, стать сильнее противника, убить… Чем сильнее была боль, тем крепче заучены уроки. А Бальдрик свои уроки запоминал сразу, в отличие от сверстников. Если он и уступал кому-то в ловкости или сноровке, то в этом был умнее и хитрее. Через десять лет он сполна познал, как пьянит бой, как кружит голову и слепит пролитая тобой кровь. Глупцы думают, что храбрость — это бросаться с оружием наперевес на противника. В первом же бою Бальдрик уяснил, что она не в этом. Главное было сохранить разум ясным, а самообладание крепким. Он навидался, как люди буквально хмелели, зверели от крови и никогда больше не становились прежними, как иные, побывав в бою, превращались в собственную тень и угасали медленно и неуклонно. С ним такого не случилось. Он задумчиво вертел перстень на указательном пальце, припоминая. Походы на запад, к Гуалроку, потом Гленбахат — цитадель прежнего Верховного мара… Дороги, походы, привычный уже запах железа и крови… Ничего больше он не мог припомнить, потому что вспоминать было нечего. У него нет сына, которому он бы передал все, чем теперь владеет, да и вся жизнь прошла, как армейский обоз по бездорожью. Он все острее ощущал подкрадывающуюся старость, немощь и смерть. Его сыну было бы сейчас сколько… 18 лет, взрослый мужчина… Суровая горькая складка прорезала его лоб, и это не укрылось от Кадвана. Он хмыкнул.
— Еда стынет, мой господин.

Мар неопределенно махнул рукой, разрешая тому приступить к трапезе.
— Почему ты не женился, Кадван? — вдруг спросил его мар. Военачальник откашлялся, уткнулся носом в свою тарелку, пожал плечами.
— Не нашел никого по сердцу…
Память о светловолосой красавице, какой он впервые увидел госпожу Леову из Киирха, потускнела, истончилась, как ветхое полотно. Но про нее он промолчал, как молчал все эти годы. Впрочем Кадван был уверен, что мар знает.
— Все, чего мы достигли, напрасно, — тихо сказал Бальдрик, и старый его слуга внимательнее поглядел на господина — не заболел ли он, раз его терзают подобные мысли.

Мар усмехнулся.
— Просто старость, Кадван. Времени остается все меньше…
— У Вас есть молодая жена, — осторожно заметил Кадван. — Она может родить сына.
Откинув голову с седеющей гривой волос, мар расхохотался, сухо и едко. Кадван почтительно ждал. Когда господин заговорит. Отсмеявшись, мар поглядел на него, но уже без веселья.
— Не говори глупостей, — устало буркнул он.

Но Кадван не отставал.
— Думаешь, девчонка шпионит для Севера?
Мар сухо рассмеялся. Он бы велел отрубить ей руки за подобное, но он точно знал, Урсула не шпионка, она вообще не писала писем Рутвернам.
— Нет, разумеется!
— Отошли ее назад, раз ты ее не трогал.
Мар усмехнулся.
— Она не поедет, выгоню ее из Дромахэра. Останется на Пустоши, но на Север не вернется. Скорее опозорит меня здесь…
— Да ты и сам не слишком-то старался от нее избавиться, — хмыкнул Кадван.

Мар сверкнул глазами, но промолчал. Слишком тонкая грань была между хозяином и слугой и той дружбой, что прошла испытание Пустошью, войнами и даже бесплодной страстью их обоих к одной женщине.
— С ней в этой берлоге стало уютнее. — Бальдрик знал, что Кадван прав, но все равно угрюмо промолчал, отодвинул тарелки, жалобно зазвеневшие на столе.


Прихрамывая, пошел наружу, на стылый утренний холод. Вдохнул воздух всей грудью. Он всегда любил Дромахэр, холмы, полого сбегавшие в долину Тей. Его земля, его королевство.

Но сегодня она не радовала его. Занозой внутри засели слова, оброненные Кадваном, «Она может родить тебе сына», и тем горше была мысль, что и для этого уже слишком поздно.