author-avatar
Лика

Без свидетелей (ч. 4, 5)

Публикации Разное Болталка
Продолжение повести — гл 4,5


Глава 4

Накануне поездки мама просила его в очередной раз:
— Димочка, может, я все-таки пришью тебе кармашек к трусам, а то не дай бог украдут деньги в поезде. Дорога-то дальняя, сколько людей сменится. Это ж не купе тебе, а плацкартный вагон. Кто рядом будет ехать — неизвестно.
— Ладно, пришей, — сдался Димка и подумал: «При ней положу деньги, а потом вытащу. Пусть ей спокойнее будет».

Деньги в трусах, две отварных курицы, десять картофелин, яйца, батон колбасы, полкило ирисок и небольшой чемодан с вещами — Дмитрий Зимин был готов к долгому путешествию из Хабаровска в Москву. Конечно, будь у него достаточно денег, он полетел бы самолетом, но авиабилет дороже плацкарта аж в три раза. Ничего, придет время, и они с матерью перестанут считать копейки. Нужно только до Москвы добраться, а там он вцепится зубами в свой шанс. Желание работать и добиться успеха у него хоть отбавляй!

Где-то на полпути, посреди Западно-Сибирской равнины поезд сделал короткую остановку на станции небольшого городка, жители которого, не заморачиваясь, назвали его просто — Называевск. По весне городок квакал и чавкал тремя болотами и одним озерцом, которому вообще поленились дать хоть какое-то название, а зимой студеный ветер завывал на обнищалых просторах Называевска и зло гонял прохожих резкими порывами то на работу, то обратно домой. Называевчане проживали в старых двухэтажных домах и, возможно, по этой причине, а, может быть и просто для краткости изложения мыслей и чувств, виртуозно изъяснялись двухэтажным матом и достигли в этом деле такого совершенства, что любой заезжий человек заслушивался бывало их замысловатым сплетением слов. И вот на этой станции Дима решил выйти размяться и вдохнуть свежего воздуха.

Остановка — десять минут, но иногда хватает и меньшего времени, чтобы вмешалась судьба и спутала зачем-то все планы. Прохаживаясь вдоль старого кирпичного вокзала, выкрашенного в кричащий бирюзовый цвет, Димка завернул за угол и не заметил, как кто-то неслышно подобрался сзади, тюкнул его чем-то тяжелым по голове, ограбил и убежал. Поезд тронулся, набрал ход и застучал по рельсам транссибирской магистрали, а Димка остался лежать темным пятном на заснеженной платформе продуваемого всеми ветрами негостеприимного Называевска.

«Надо было слушать маму и хранить деньги в трусах», — первое, что пришло ему в голову после того, как он через сутки пришел в сознание на больничной койке и узнал, что остался без денег, еды и вещей. Хорошо хоть паспорт лежал в куртке отдельно от бумажника.

Что делать? Где взять деньги? Как предупредить Стаса, что он не приедет вовремя? Телефон его он, разумеется, не помнил. Надо звонить маме — она записала телефон Стаса на всякий случай. Бедная мама. Карма у них что ли такая по мужской линии — ни отцу, ни ему со столицей не везет. Ну уж нет! Он все равно доберется до Москвы и добьется успеха и за себя, и за отца! Ничего. Как говорил в армии старшина Федоскин: «Вас е…, а вы крепчайте. Характер воспитывайте, дебилоиды». В Димке росла здоровая злость и азарт: он не сдастся, он мужик, он выйдет победителем.

Мир, слава богу, не без добрых людей. Ему помогла уборщица больницы тетя Феня — смешливая, с открытым лицом и большими карими глазами, маленькая, кругленькая, но с талией, она была чем-то похожа на куклу неваляшку. Когда она входила в палату с ведром и шваброй, на душе становилось уютно и тепло.

Узнав, что случилось с Димкой, сердобольная тетя Феня подкармливала его то бутербродом, то куриным окорочком, то угощала конфеткой, а когда Димку выписали из больницы, приютила его на двое суток у себя дома, перестирала вещи и выдала запасной комплект одежды: трусы, носки, рубашку и старые джинсы своего сына. Сын служил в армии, а угрюмого вида муж работал машинистом товарного поезда. Через два дня он уходил в рейс, поэтому постепенно выходил из запоя и прибывал в мрачном настроении. Она упросила его взять Димку с собой в рейс и довезти до Агрыза.

— Это большая сортировочная станция, там ты всегда сможешь подзаработать, и до Москвы ехать меньше суток, — напутствовала она его.
— Спасибо вам, теть Феня! Вы моя добрая фея, без вас я бы пропал!
— Да ладно тебе, ерунда какая! — отмахнулась она, но по глазам и смущенной улыбке было видно, как приятны ей эти слова и как нечасто она слышит хорошее в свой адрес.
— Теть Фень, а знаете, на кого вы похожи?
— Ну? — полюбопытствовала она и недоверчиво глянула на Димку.
— На неваляшку. Знаете такую куклу?

Тетя Феня рассмеялась:
— Знаю, конечно! Это точно про меня! Меня только смерть с ног свалит, — и неожиданно выдала любимую поговорку старшины Федоскина. — Погоди-ка!

Она вышла из комнаты и было слышно, как хлопают дверцы шкафа — тетя Феня что-то искала.
— А ну, Митяй, поди сюда, помоги мне достать одну штуку, а то я не дотянусь! — позвала она Димку. — Воон там, в правом углу.

Она слезла с табуретки и уступила ему место. Димка заглянул в угол шкафа и увидел, как оттуда смотрит на него круглыми глазами и краснеет покатым боком неваляшка. Он удивленно обернулся на тетю Феню, мол, что делать-то? куклу что ли достать? и та радостно закивала:
— Да-да, доставай-доставай!

Димка достал куклу и протянул ее тете Фене, но та решительно отстранила его руки и замотала головой:
— Нет, Митяй, это тебе. На память и удачу. Чтобы как ни валяла тебя жизнь, а ты всегда вставал обратно на ноги.
— Спасибо, теть Фень!

Димка был тронут и озадачен. Он растерянно смотрел то на круглолицую куклу, то на круглобокую тетю Феню. И как он, двадцатилетний парень, поедет в Москву с этой нелепой, слепленной из двух шаров куклой? Да она еще и позвякивает вдобавок. Странно он будет смотреться с ней, однако. Но не взять куклу тоже было неудобно — вон теть Феня прям вся сияет и светится от радости, что сделала ему такой подарок со смыслом. Ладно, куклу он возьмет, а там разберется.

Для покорения столицы и знакомства с работодателями вид у Димки был совсем неподходящий. От удара по голове и падения образовалась здоровенная гематома и синяк, который разлился на пол лица бордовыми и желтыми красками — такой синячище еще дней десять держаться будет. Да уж, ситуация… Денег нет, жилья нет, шанс устроиться на работу в Москве упущен. Да и в Москве с такой рожей делать нечего. И Стас как-то странно повел себя.

Два дня назад, когда его выписали из больницы, он спросил разрешения у тети Фени позвонить по межгороду. Сначала позвонил маме, соврал, что звонит из Екатеринбурга и попросил ее продиктовать номер Стаса, а то он записную книжку с телефонами где-то потерял. А потом позвонил Стасу.

Разговор с другом оставил неприятный осадок. В глубине души он рассчитывал на его помощь, но попросить помочь напрямую мешала гордость. Рассказав, что с ним приключилось, Димка услышал в ответ:
— Ну ты, брателла, даешь! И что делать будешь?
— Да выкручусь как-нибудь, — ответил он.
— Может тебе денег подогнать?
— Не надо, сам справлюсь.
— Ты в Москву-то не передумал ехать?
— Не передумал.
— Ну ладно. Удачи! Как приедешь, звони. Может, еще чего придумаем.
— Окей. До встречи.
— Пока!

Теть Феня стояла рядом, внимательно слушала разговор и, скептически поджав губы, неодобрительно качала головой. Она видела, как обескураженно «съехало» лицо Димки и изменилось настроение.
— Ну? И что тебе этот твой москвич сказал? — презрительно фыркнула она, воинственно поставив руки в боки.
— Чтобы я позвонил, как приеду в Москву, может он еще чего придумает.

Тетя Феня снова фыркнула, на этот раз уже яростно:
— Знаешь, что я тебе скажу?
— Что?
— А то, что не друг он тебе, этот твой москвич. Не поможет он. Вид сделает, что хочет помочь, а помогать не станет. Хотел бы помочь, так прям сейчас и помог бы. Деньгами, а не обещаниями. Знаю я таких «стасиков»-говнюков. В армии он всем чужой был, а ты, из простых, вроде как свой среди своих был. Вот он и держался тебя. А теперь ты ему не нужен, он в Москве тебя еще и стыдиться станет. Так что, Димка, ты езжай, конечно, пытай свое счастье, но рассчитывай только на себя.

Она замолчала, перевела дух и за эту секунду вдруг как бы сдулась, устало опустила руки и, совсем как мать, сказала:
— Или б домой ты вернулся что ли, а? До дома-то и ехать ближе. На кой ляд тебе эта Москва сдалась? Ну кому ты в ней нужен, сынок?

На душе стало гадостно. То, что говорила тетя Феня, походило на правду. Димка чувствовал себя ненужным навязчивым дальним родственником из тьмутараканска, которого богатые столичные родственники вынуждены принять практически из милости. Надо же… А ему казалось, что в армии они крепко дружили.

В день отъезда он позвонил маме, соврал, что благополучно добрался до Москвы, Стас его встретил, все в порядке и что где-нибудь через недельку, как только все утрясется и встанет на свои места, он снова позвонит ей.

На прощание тетя Феня расцеловала Димку как родного. Она встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его щеки, и он ощутил пышную мягкость ее полной груди и почувствовал, как вкусно и сладко пахнет она сдобными булочками с изюмом, которые напекла им в дорогу. Уже в поезде он обнаружил в кармане куртки немного денег — она сунула ему их втихаря.

С каждым часом товарняк уносил Димку все дальше и дальше от забытого богом городка со странным названием Называевск и этой маленькой, доброй женщины, в которой было столько нерастраченной любви. Димка жевал булку и думал о том, что когда-нибудь он обязательно отблагодарит ее и сделает что-нибудь хорошее. Он пока не знал, что именно, но пообещал себе, что сделает обязательно. Надо только встать на ноги. Из рюкзака периодически доносился мягкий перекатный звук неваляшки. Димка улыбнулся, закрыл глаза и быстро заснул под стук колес.

Проснулся он от неприветливого тычка в бок немногословного мужа тети Фени:
— Вставай, парень, прибыли.
Димка по-армейски быстро оделся, закинул за плечо рюкзак, услышал, как за спиной булькнула неваляшка и вышел на перрон Агрыза. «Ну, вот я и в Татарстане!» — бодро подумал он, и тотчас с пасмурного неба повалил тяжелый, мокрый снег.

Глава 5

Темнело. Вокзал устало светил большими грязными окнами. К единственной двери, служившей входом и выходом, как муравьи с непосильными ношами, стекались, толкаясь и обгоняя друг друга, люди, груженые баулами, сумками, чемоданами.

Димка остановился, раздумывая, куда идти. Глядя на вокзальную суету, он чувствовал себя муравьишкой, потерявшимся в большом лесу, никому ненужным маленьким человечком в чужом городе. Совсем некстати накатила тоска. Захотелось домой, в привычную, понятную жизнь, на их маленькую кухню с красными занавесками и старой скатертью с поблекшими васильками.

Эх, сейчас бы маминой жареной картошечки со шкварками, а потом плюхнуться бы сытым и довольным в любимую кровать, продавленную его крепким телом, и, закинув руку за голову, слушать «Нирвану» или «Кино». И беззаботно смотреть в потолок. И строить планы на будущее. И знать, что там, за стеной, возится мама, что-то трет, стирает, гладит, готовит — без забот она жить не может. И на ней красный байковый халат с огромными подсолнухами, который она носит уже лет десять. И голова у нее вся в мягких, веселых куделяшках, а на щеках — ямочки, как у какой-то актрисы из старого фильма.

Сзади кто-то грубо, так, что он даже сдвинулся с места, а в рюкзаке обиженно тренькнула неваляшка, пихнул его в бок неподъемным баулом: «Чего встал посреди дороги?»
Правильно, нечего стоять столбом. Пора действовать. От мягкого, перекатного звука неваляшки на душе полегчало и стало не так одиноко, как будто он нес за спиной частичку дома. Приободрившись, Димка поправил рюкзак и вошел в людской поток.

Нужно было разыскать дежурного по сортировочной горке Азата, передать привет от какого-то Ильшата и попросить работу. «Работа будет грязная, тяжелая, но сдельная: отработал — получил деньги», — сказал немногословный муж тети Фени на прощание. Лицо его было по-прежнему хмурым и неприветливым, но иногда совершенно неважно, с каким выражением делаются добрые дела. Наверное, неплохой мужик — этот угрюмый муж теть Фени. Во всяком случае бесплатно довез его и помог советом, где заработать деньги. А заработать деньги на Москву было сейчас самым важным для Димки.

До сортировочной горки пришлось добираться пешком километра два. Поваливший снег сначала радовал. Димка даже остановился полюбоваться снежным дождем в ярком свете прожекторного фонаря. Но потом он промок, продрог и все стало раздражать: ботинки хлюпали, брюки отяжелели от грязной жижи, китайский пуховик пропитался влагой и, казалось, весил тонну, жалобные стоны неваляшки за спиной действовали на нервы. Выбросить бы ее, но как-то не по-человечески это — кинуть ее на рельсы, под грязные составы, в серое месиво.

— Азат будет через два дня. Я за него, — ответил ему добродушного вида дядька лет пятидесяти с крупным носом, мясистый кончик которого краснел, как у Деда Мороза. — А тебе чего надо, паря?
— Да мне бы денег подзаработать.
— Эт можно. Только ты завтра приходи. Сегодня смена заканчивается.
— Приду обязательно. А кого спросить?
— Так меня и спроси! Петрович я, — представился красноносый дядька и открыто, по-хорошему улыбнулся.

По лицу Петровича было заметно, что он крепко дружит с алкоголем, но это не мешает, а, может, даже, наоборот, помогает ему пребывать в добром расположении духа. Чем-то отдаленно он напоминал соседа дядю Борю — пьяницу, которого только водка и примиряла с действительностью. От выпитого дядя Боря всем признавался в любви и играл на гармошке, широко раскрывая ее меха также, как свою простую, бесхитростную душу.

На обратном пути Димка купил в привокзальном ларьке еды и, мысленно посылая слова благодарности тете Фене за тайком подсунутые деньги, набил живот всякой всячиной. Переночевал он на вокзале, а с утра пораньше уже получал указания от Петровича.
— Значит так, паря. Вот тебе рабочий инструмент, — он сунул ему в руки грязную лопату, — береги его, отвечать будешь головой. Понял?
— Понял.
— Работа у тебя будет не сложная. Я бы даже сказал так: работа будет легкая, но тяжелая, — скаламбурил Петрович и довольно хохотнул, — а именно: залезаешь в разгруженные вагоны и зачищаешь их от остатков щебня. Задачу понял?
— Понял, — ответил Димка.
— За деньгами придешь ко мне в шесть. Понял?
— Понял.
— С лопатой придешь, понял? — Петрович благодушно улыбнулся.
— Понял, — Димка улыбнулся в ответ. Настроение повышалось.
— Тогда вперед, паря, раз ты такой понятливый! — напутствовал его поощрительным хлопком по плечу Петрович.

За разгрузку щебня, песка, каменного угля Димка получал копейки, и с тоской понимал, что такими темпами до Москвы он доберется не скоро. Зато во время работы в голову лезли разные мысли. Например, почему одни люди вот так, как Петрович или его сотоварищи по горке, или его мама, или тетя Феня, дядя Боря тяжело и безропотно зарабатывают на хлеб и ничего не собираются менять в своей жизни, а другие, как Стас, например, живут хорошо и богато и всегда им надо еще чего-то — новее, больше, лучше, дороже? Почему одни довольствуются малым, а другим нужно много?

Или, например, почему одни с легкостью идут в бандиты, а другие лучше будут голодать или умрут, чем станут бандитами? И почему сейчас почти полстраны бандитов? Почему в одной стране люди такие разные? А пошел бы он в бандиты, предложи ему кто много денег? «Ни за что!» — спешил ответить себе Димка, будто боялся поддаться искушению быстрых денег. И что делать с институтом? Куда поступать? И надо ли? Кому сейчас, в лихие девяностые, нужно это образование, если профессора челночат и торгуют на рынках?

Вопросов было больше, чем ответов. А еще все чаще и чаще возникал соблазн позвонить Стасу с просьбой одолжить деньги и помочь найти работу. И если бы не дурацкая гордость, да еще какое-то дикое упрямство, смешанное с обидой на друга и злостью на себя, он позвонил бы. Но получалось, как в том анекдоте: «Дяденька, дайте, пожалуйста, попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде». И он не позвонил. Сам виноват — сам выкрутится.

Днем он разгружал вагоны, втирая в потное лицо пыль, сажу и грязь, а ночью засыпал крючком на жестких вокзальных сиденьях, ощущая противную вонючесть собственного тела и холод сырых ботинок. Он представлял сытое, довольное лицо Стаса и клялся, что когда-нибудь у него тоже будет такое сытое, довольное лицо, но только он никогда не оставит друга в беде. Он добьется успеха и все у него будет хорошо. До успеха и благополучной жизни оставалось еще несколько лет, а пока Димка спал третью ночь на вокзале и не знал, что она будет последней.

Под утро его грубо растолкал милиционер и, не получив должной мзды за незаконное проживание на вокзале, доставил Димку в отделение милиции. Через сутки, как раз в канун нового года, его выпустили из отделения, и он встал покурить под козырьком. К извечным русским вопросам «что делать?» и «кто виноват?» прибавились вопросы «куда идти?» и «где ночевать?» Денег не было. На вокзал больше не сунешься. В ментовке с него стрясли все заработанные деньги и выгнали без копейки. Он чувствовал себя наивным Буратино в стране дураков или щенком, которого пинком выставили за дверь. Второй раз он вляпывается в дерьмо. Что ж это такое? Может он какой дефективный или просто невезучий такой? Он был зол на себя и ментов так, что его трясло. На душе было хуже некуда. Да и, кажется, ко всем бедам он еще и простудился: тело ныло и ломило, голова болела. В общем, колбасило по полной.

— Что пригорюнился? — услышал он сзади ироничный голос и обернулся.
Чуть в стороне стояла, прислонившись к стене, и докуривала сигарету симпатичная женщина лет тридцати пяти. В том, как она держалась, просматривалась дерзкая, нарочитая уверенность. Из-под серой вязаной шапочки выглядывали рыжие волосы, и Дима почему-то подумал: «Наверное проститутка». Ему бросились в глаза пластмассовые серьги кольцами и розовая перламутровая помада на пухлых, в форме амурного сердечка губах. От этих сочных губ он не мог оторвать взгляда. Хотелось трогать их и ощущать податливую мягкость. По телу прокатилась теплая волна и в волнении запульсировали органы, о существовании которых он забыл в последние дни.
— Да нет, у меня все в порядке, — выдавил он из себя, ощущая бульканье сердца в районе горла.

Женщина, не спеша, подошла к импровизированной пепельнице-ведру, возле которого стоял Димка, прицелено, двумя пальцами стрельнула в нее непотушенный окурок и, видимо, заканчивая какой-то внутренний монолог, презрительно сопроводила короткий полет бычка словами «Да горите вы все в аду!» Димка, как никто другой, разделял ее проклятие, адресованное, как ему показалось, ментам.

— Давно в наших краях? — поинтересовалась она, бегло оценив его взглядом.
— Пятый день.
— И за что же сразу в ментовку?
— Ночевал на вокзале.
— Понятно, — разочарованно протянула она и легко, как диагноз распространенной болезни, констатировала: — Голытьба безденежная, обыкновенная. А зачем в наш город-то приехал?

Голос у нее был такой приятный, с песочком, что даже обижаться на «голытьбу» не хотелось. Да и чего обижаться, если она сразу всю правду увидела? Женщина встала рядом с ним, закурила новую сигарету, закашлялась, замахала перед лицом рукой, отгоняя дым, и Димка сначала обратил внимание на облупленный красный лак на ногтях, а потом заметил гладкую как у дельфина кожу и продолговатые темно-серые глаза, влажно блестевшие от слез, навернувшихся от кашля.
— Тебя как зовут? — спросил он, не отвечая на вопрос.
— Снежана.
— А по-настоящему?

Подойдя почти вплотную, она приблизила к нему лицо, ласково взяла его, как маленького, за подбородок и, сложив свои прекрасные губы в улыбочку «ути-пути», насмешливо спросила сахарным голоском:
— А тебе зачем, воробушек залетный, мое настоящее имя?

Она стояла в шаге от него и какая-то теплая, вибрирующая энергия текла между ними. А, может, ему одному это казалось. За всей этой наносной бравадой он чувствовал ее горечь от проведенной в милиции ночи. От нее пахло приторной смесью сладкого парфюма, сигаретного табака и легкого перегара. Димка таял от ее близости и впрямь ощущал себя воробушком в лапках опытной кошки. Да пусть она съест его! Его тянуло к ней, как иголку к магниту.

— Просто ты мне нравишься, — сказал он честно.
— Айка.
— Что ай-ка? — не понял он.
Она рассмеялась:
— Зовут меня так: Айка. Татарское имя. А тебя как зовут?
— Дима.
— Диима! — протянула она и ухмыльнулась: — У Димы нет калыма. Шутка!

Айка дружески похлопала его по плечу, отошла, снова прислонилась к стене, не спеша закурила сигарету, выпустила дым колечком и, наблюдая, как оно постепенно теряет контуры и растворяется в воздухе, сказала ровным, отстраненным голосом:
— У моей русской тетки был теленок Дима. Она назвала его так в честь моего отца, с которым поссорилась. Ну, чтоб досадить ему. Женская мстительность такая, знаешь. Теленка потом зарезали на мясо, а отца вскоре бандюки убили. Горло перерезали. Нехилое совпаденьеце, да? Карма. Так тетка громче всех на похоронах плакала. Все простила ему разом. А где ты будешь праздновать Новый год, Дима? — спросила она без перехода.
— Не знаю еще.
— Тебе идти-то, я так понимаю, некуда, да, Дима?
— Некуда, — подтвердил Димка, моля всех богов, чтобы она пригласила его к себе.
— А с Айкой хочешь отметить новый год? — она наклонилась в его сторону и лукаво заглянула в глаза.
— Хочу, — кратко выдохнул он, чувствуя прилив жара.
— Ну тогда пошли отсюда.

Айка взяла его за руку, и Димку обожгло, будто он коснулся оголенного провода. До самого ее дома он продолжал гореть жгучим пламенем.

Обсуждение (5)

Лика, на одном дыхании читаю все Ваши рассказы. Вы очень талантливый человек, с нетерпением жду продолжения:)
Ну насчет таланта это Вы, конечно, погорячились:)), но то, что читается легко и интересно — это мне очень приятно. Спасибо большое, Валентина!
Очень интересно. Буду ждать продолжения
Легко и интересно, да именно так как выше девушка сказала, читается произведение и сразу хочется продолжения)))
Отлично.Хоть есть что почитать на работе, а то Вильмонт кончилась.Правда у неё всегда хороший конец.Очень люблю ваши рассказы.